Попался на экзамене.
Т. Толстая. Смотри на обороте
Я осторожно протискиваюсь сквозь толпу, я хочу посмотреть украдкой на того ненасытного, что устроил фейрверк, раздвигая светом стены гробницы. Он сидит в инвалидном кресле, опустив лицо. на коленях у него коробка с монетами. Он нашаривает монету рукой, пропихивает её в щель автомата, и в короткое мгновение, пока синева переливает лиловым и багряным огнем, женщина - поводырь торопливо шепчет ему на ухо слова, которых я не слышу, да и услышав не пойму: этот язык мне неизвестен.Этот человек - слепой. У него замкнутое лицо, как у всех слепых, веки сомкнуты, голова опущена, ухо он склонил к своей спутнице. Кто она ему - дочь, или жена, или просто нанятая для путешествия компаньонка? Он слушает её шёпот и изредка коротко кивает головой:да. Да. Он хочет слушать ещё, он кидает монету за монетой. Он бросает монеты в темноту, и из темноты;раздаётся голос, который рассказывает, как умеет, о великом утешении красотой. ….”Смотри на обороте!” Но на обороте ничего нет, на обороте лишь темнота, жара, молчание, раздражение, сомнение, уныние. На обороте - затертое от старости изображение чег - то, что было важно давным - давно, но не для меня. “Плакать хочется”, - писал отец сорок лет назад о красоте, поразившей его тогда (и может быть, о чем - то большем), мне же хочется плакать, потому что его больше нет, и я не знаю, куда он ушел, и от него осталась только гора бумаг, и вот эта открытка с зеленым раем, которую я перекладывала, как закладку из книги в книгу. Но может быть, все не так, может быть, все было задумано давным - давно, и все шло по плану, и отозвалось только сегодня? Неизвестному византийскому мастеру, одухотворенному верой, представилась красота Господнего сада. Как мог, он выразил ее на своем языке, может быть, досадуя, что нехватает сил на большее. Прошли века, мой отец приехал в Равенну, поднял голову, увидел изображение Эдема, купил дешевенькое изображение его изображения, с любовью послал его мне, подкрепив для верности восклицательными знаками, - каждый выбирает свой язык. И если бы он ее не послал, я не приехала бы сюда, не пришла бы в темную часовню, не встретила бы слепого, не увидела бы, как по мгновению его руки на обороте тьмы вспыхивает синий свет райского предверия.
Ибо мы так же слепы, нет, мы в тысячу раз более слепы, чем этот старый человек в коляске. Нам шепчут, но мы затыкаем уши, нам показывают, но мы отворачиваемся. У нас нет веры: мы боимся поверить, потому что боимся, что нас обманут. Мы уверены, что мы - в гробнице. Мы точно знаем, что во тьме ничего нет. Во тьме ничего быть не может.
А они удаляются по узким улочкам маленького мертвого города, и женщина толкает коляску, и что - то говорит, склоняясь к уху слепого, и запинается, наверное, и подбирает слова, какие мне никогда не подобрать. Он смеется чему - то, и она поправляет его завернувшийся воротник, она подсыпает монет в коробку на его коленях, она заходит в таверну и выносит ему кусок пиццы, и он ест, благодарно, старательно и неряшливо, нашаривая в темноте рукой невидимую и чудесную еду