— Короче, именно из‑за слов люди и оказались в полной жопе. — Но ведь есть причина, по которой слова существуют, — сказал он. — Если люди оказались в полной жопе, надо ведь понять почему. — Находясь в жопе, ты можешь сделать две вещи. Во‑первых — постараться понять, почему ты в ней находишься. Во‑вторых — вылезти оттуда. Ошибка отдельных людей и целых народов в том, что они думают, будто эти два действия как‑то связаны между собой. А это не так. И вылезти из жопы гораздо проще, чем понять, почему ты в ней находишься. — Почему? — Вылезти из жопы надо всего один раз, и после этого про нее можно забыть. А чтобы понять, почему ты в ней находишься, нужна вся жизнь. Которую ты в ней и проведешь. Некоторое время мы молчали, глядя в темноту. Потом он спросил: — И все‑таки. Зачем людям язык, если из‑за него одни беды? — Во‑первых, чтобы врать. Во‑вторых, чтобы ранить друг друга шипами ядовитых слов. В‑третьих, чтобы рассуждать о том, чего нет. — А о том, что есть? Я подняла палец. — Чего? — спросил он. — Чего ты мне фингер делаешь? — Это не фингер. Это палец. О том, что есть, рассуждать не надо. Оно и так перед глазами. На него достаточно просто указать пальцем. Я советую внимательнее приглядеться к тому, что делают друг с другом люди. Сначала они моют свои тела, удаляют с них волоски, опрыскивают себя жидкостями, уничтожающими их естественный запах (помню, это особенно возмущало графа Толстого) — и все для того, чтобы ненадолго стать fuckable [1]. А после акта любви вновь погружаются в унизительные подробности личной гигиены. Мало того, люди стыдятся своих тел или недовольны ими: мужчины качают бицепсы, женщины изо всех сил худеют и ставят себе силиконовые протезы. Пластические хирурги даже придумали болезнь: «микромастия», это когда груди меньше двух арбузов. А мужчинам стали удлинять половой член и продавать специальные таблетки, чтобы он потом работал. Без рынка болезней не было бы и рынка лекарств — это та самая тайна Гиппократа, которую клянутся не выдавать врачи. Человеческое любовное влечение — крайне нестойкое чувство. Его может убить глупая фраза, дурной запах, неверно наложенный макияж, случайная судорога кишечника, что угодно. Причем произойти это может мгновенно, и ни у кого из людей нет над этим власти. Больше того, как и во всем человеческом, в этом влечении скрыт бездонный абсурд, трагикомическая пропасть, которую ум преодолевает с такой легкостью лишь потому, что не знает о ее существовании. Эту пропасть лучше всего на моей памяти описал один красный командир осенью 1919 года — после того, как я угостила его грибами‑хохотушками, которые нарвала прямо возле колес его бронепоезда. Он выразился так: «Чего‑то я перестал понимать, почему это из‑за того, что мне нравится красивое и одухотворенное лицо девушки, я должен е…ть ее мокрую волосатую п…у!» Сказано грубо и по‑мужицки, но суть схвачена точно. Кстати, перед тем как навсегда убежать в поле, он высказал еще одну интересную мысль: «Если вдуматься, женская привлекательность зависит не столько от прически или освещения, сколько от моих яиц». Но люди все равно занимаются сексом — правда, в последние годы в основном через резиновый мешочек, чтобы ничего не нарушало их одиночества. Этот и без того сомнительный спорт стал похож на скоростной спуск: риск для жизни примерно такой же, только следить надо не за поворотами трассы, а за тем, чтобы не соскочил лыжный костюм.