А вы когда-нибудь забываете, что любите, когда любите? Я никогда! Это как зубная боль, только наоборот, наоборотная зубная боль, только там ноет, а здесь и слова нет.
Какие они дикие дураки, те кто не любят, сами не любят, будто дело в том, чтоб тебя любили. Я не говорю конечно, устаешь, как в стену, но вы знаете, нет такой стены, которой я б не пробила.
А вы замечаете, как все они, даже самые целующие, даже самые как будто любящие боятся сказать это слово, как они его никогда не говорят. Мне один объяснял, что это грубо, отстало, что зачем слова, когда есть дела, т.е. поцелуи и т.д. А я ему: «Нет, дело еще ничего не доказывает, слово все». Мне ведь только этого от человека и нужно «люблю» и больше ничего, пусть потом как угодно не любит, что угодно делает- я делам не поверю, потому что слово было, я только этим словом и кормилась, оттого так и отощала.
А какие они скупые, расчетливые, опасливые. Мне всегда хочется сказать: «Ты только скажи, я проверять не буду», но не говорят, потому что думают, что это жениться, связаться, не развязаться.-«Если я первым скажу, то никогда уже первым не смогу уйти», они и вторым не говорят, ни которым, будто со мной можно не первому уйти.
Я в жизни, никогда не уходила первая, и сколько жизни мне еще Бог отпустит, первой не уйду. Я просто не могу. Я все делаю, чтоб другой ушел, потому что мне первой уйти- легче перейти через собственный труп. Какое страшное слово «совсем мертвая», поняла, это тот мертвый, которого никто никогда не любил. Но вы знаете, для меня и такого мертвого нет. Я и внутри себя, никогда не уходила первая, никогда первая не переставала любить, всегда до самой последней возможность, до самой последней капельки, как когда в детстве пьешь и уж жарко от пустого стакана, а ты все тянешь и тянешь, и только собственный пар.
Вы будете смеяться, я расскажу вам одну короткую историю:» в одному турне, не важно кто, совсем молодой и я безумно в него влюбилась, он все вечера садился в первый ряд, и бедно одетый, не по деньгам садился, а по глазам. И на третий вечер так на меня смотрел, что либо глаза выскочат, либо сам вскочит на сцену. Говорю, двигаюсь, а сама все кошусь, ну что, еще сидит, только это нужно понять, потому что это не было: обычный, мужской, влюбленный, едящий взгляд, он был почти мальчик-это был пьющий взгляд. Он глядел, как завораженный, точно я его каждым словом, как на нитке-как на нитке, как на канате притягиваю. Это чувство должны знать русалки, а еще скрипачи, вернее смычки и реки, и пожары, что вот-вот вскочит в меня, как в костер. Я просто не знаю, когда играла, у меня все время было такое чувство, что в него, в эти глаза оступлюсь. И когда я с ним за кулисами, за этими несчастными кулисами- поцеловалась, зная, что это ужасная пошлость, у меня не было никакого чувства, кроме одного- спасена. Это длилось страшно коротко, говорить нам было не о чем, вначале я все время говорила-говорила, а потом замолчала, потому что нельзя, чтобы в ответ на мои слова, только глаза, только поцелуи. И вот лежу я утром, до утром, еще сплю-уже не сплю и все время себе что-то повторяю губами, словами, вслушалась и знаете, что это было: «еще понравься, еще чуточку, секундочку понравься». Только вы не думайте, я не его спящего просила, мы жили в разных местах и вообще, я воздух просила, может быть Бога просила, еще немножко вытянуть, вытянула, он не смог, я смогла и никогда не узнал. И строгий отец генерал в Москве, который не знает, что я играю, я как будто бы у подруги, а то вдруг вслед поедет, и никогда не забуду, вот это не наврала.
Потому что любовь любовью, а справедливость справедливостью. Он не виноват, что он мне больше не нравится, это не вина, а беда. Не его вина, а моя беда. Все равно, что разбить сервис и злиться, что не железный.