"Пока ты была со мною, я знал, что я существую" - писал Иосиф Бродский своей Великой любви - Марине Басмановой. За четверть века его фанатического чувства она попортила ему литры крови. Их роман был богат ссорами, размолвками и бурными примирениями. Сбегов и разбегов бывало до двадцати в год. Она наматывала его душу на кулак.
Марина была красоткой совершенно в духе тех времен: черные как вороново крыло волосы, всегда постриженные шлемом, каре, полные губы, взгляд сквозь собеседника… В стихах его, я думаю, она не понимала ровным счетом ничего. Ей нравилось, как он сходит с ума, - у него это очень темпераментно выходило, не без самоподзавода, конечно. Мне кажется, она никогда не принимала его слишком всерьез и сильно удивилась американской славе.
А он не мыслил без нее своей жизни: "Как-то Иосиф пришел среди дня без звонка, и по его побелевшему лицу и невменяемому виду было ясно, что произошел очередной разрыв. Но если б только невменяемый вид! Запястье его левой руки было перевязано грязноватым бинтом. Зрелище, прямо скажем, не для слабонервных. "
И так продолжалось 25 лет. Это много. Это 7 президентов, на минуточку. А потом он пишет вот это стихотворение и оно не укладывается у меня в голове…
Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно вечером
подышать свежим воздухом, веющим с океана.
Закат догорал в партере китайским веером,
и туча клубилась, как крышка концертного фортепьяно.
Четверть века назад ты питала пристрастье к люля и к финикам,
рисовала тушью в блокноте, немножко пела,
развлекалась со мной, но потом сошлась с инженером-химиком
и, судя по письмам, чудовищно поглупела.
Теперь тебя видят в церквях в провинции и в метрополии
на панихидах по общим друзьям, идущих теперь сплошною
чередой; и я рад, что на свете есть расстоянья более
немыслимые, чем между тобой и мною.
Не пойми меня дурно. С твоим голосом, телом, именем
ничего уже больше не связано; никто их не уничтожил,
но забыть одну жизнь чедовеку нужна, как минимум,
еще одна жизнь. И я эту долю прожил.
Повезло и тебе: где еще, кроме разве что фотографии
ты пребудешь всегда без морщин, молода, весела, глумлива?
ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии.
Я курю в темноте и вдыхаю гнилье отлива.
Так Бродский возвопил миру, что избавился от разрушающей его любви…