Клэрити Пэйдж в сорок два держится на тридцать, почти не старясь,

Делает маникюр дважды в месяц, носит сногсшибательное белье,

Преодолевая дьявольскую усталость,

Учится танцам после работы — так, будто бы у нее

Есть кого пригласить на жгучий латинский танец,

Так, как будто бы они с Дэвидом не расстались.

Так, как будто бы это чудовищное вранье.

Клэрити и теперь, как долгих семь лет назад,

Собирает для Дэвида все образцы и пробы:

Много читает; ходит в театр, чтобы

Знать, что Лавджой красавица, Уэйн пузат,

Под него теперь перешиваются гардеробы;

А еще ездит в чудные города, те, что все равно бы

Никогда не смогла ему показать.

Так печет пироги, что звана на всякое торжество:

Угощает соседей и любит спрашивать, хороши ли.

Водит удивительно боево.

Возит матушку Дэвида к стоматологу на машине.

Фотографирует объявленья, которые бы его

Обязательно рассмешили.

Нет, не столько живет, сколько проектирует рай земной:

Ходит в магазины, осуществляя разведку боем,

Подбирает гардины к рамам, ковры к обоям,

Строит жизнь, которая бы так нравилась им обоим,

Так трагически велика для нее одной.

Дэвид Пэйдж живет с новой семьей в Канзасе,

и дом у него неплох.

Он звонит ей раз в год, в канун Рождества Христова,

И желает ей счастья. Ну, ничего святого.

Ладно, думает Клэрити, вряд ли Господь оглох.

Дэвид просто заедет — в пятницу, в полшестого, -

Извинится, что застигает ее врасплох, -

Оглядится и обнаружит, что для него

все готово.

Ты слышишь, Господи?

Все готово.