В палате сумерки и негромко мурлычет новостями телевизор, отбрасывая тени на противоположную стену, пахнет спиртом и кимчи из соседней палаты. Из шести коек свободны пять. На кровати у окна тяжело дышит бабушка Пань, сложив руки на животе, и смотрит на сизое небо Исина.
Из миллиона с четвертью жителей города, проходящих мимо больницы, где она лежит на протяжении вот уже трех месяцев, к ней приходит только ее сосед, и бабушка Пань всегда ему улыбается. Улыбается врачу и медсестрам, медбратьям, уборщицам, работникам столовой и детям. Бабушке Пань семьдесят восемь, и у нее третий инфаркт за полгода.
Ибо стоит у ее постели, чувствует и знает. Он знает про бабушку Пань все – от названия деревни, в которой она родилась и работала с пяти лет, до количества заживших порезов на указательном пальце левой руки, потому что она всегда плохо управлялась с ножами. Он чувствует, что она прощается с целым миром, которому нет до нее дела, и что ей обидно из-за этого, хотя она не хочет себе в этом признаться.
Его первая подопечная.
Ибо присаживается на край кровати и берет ее за левую руку – крохотную, прохладную, с бумажной кожей и годами тяжелого труда, впитавшегося в линии жизни. Бабушка Пань поворачивается к нему и понимает мгновенно.
Она улыбается.
— Все? – спрашивает она, и Ибо кивает.
— Бабушка Пань хорошо потрудилась, – говорит Ибо, легонько поглаживая ее ладонь. – Больше ей не будет больно.
Он встает с кровати, ощущая, что времени у нее осталось меньше, чем ему бы хотелось ей уделить, но больше, чем заслужил мир. Ибо низко кланяется ей.
— Пань Хуан, покойтесь с миром.
Бабушка Пань, все так же улыбаясь, закрывает глаза в последний раз, и Ибо чувствует, что хочет плакать. С завершающим ее путь ударом сердца внутри Ибо гаснет душа его первой подопечной.
***
глава 8, пов Ибо. единственная глава с его повом. как оказалось, моя самая любимая.