Голубые глаза мгновенно впиваются в меня пристальным взглядом. Каждая рука Пита пристегнута тремя ремнями, в вену воткнута игла с трубкой — если он потеряет над собой контроль, ему впрыснут транквилизатор. Пит не пытается освободиться, только настороженно наблюдает за мной, будто сомневается — человек я или переродок. Я останавливаюсь в ярде от его кровати. Не зная, куда деть руки, скрещиваю их на груди:
— Привет.
— Привет, — отвечает он.
Да, это его голос, почти его, только в нем появились какие-то незнакомые нотки. Нотки подозрения и упрека.
— Хеймитч сказал, ты хочешь поговорить со мной.
— Хотя бы посмотреть для начала.
Такое чувство, будто он так и ждет, что я на его глазах превращусь в оборотня с пеной у рта. Мне становится не по себе от его взгляда, и я начинаю украдкой посматривать в сторону комнаты с наблюдателями, надеясь на какие-нибудь указания от Хеймитча, но наушник молчит.
— А ты не такая уж высокая. И не особо красивая.
Я знаю, он прошел через все муки ада, и все же это замечание меня задевает.
— Ну, раньше ты тоже выглядел получше.
Совет Хеймитча не лезть в бутылку заглушается смехом Пита.
— А уж какая деликатная! Сказать такое, после всего, что я пережил!
— Мы все много чего пережили. А деликатностью из нас двоих всегда отличался ты.
Я говорю все не то. Зачем я начинаю с ним пререкаться. Его пытали! Ему охморили мозги. Что же это со мной? Внезапно, я понимаю, что хочу накричать на него — сама не знаю почему. Пожалуй, мне лучше уйти.
— Слушай, я неважно себя чувствую. Давай загляну к тебе завтра, идет?
Я уже подхожу к двери, когда он произносит:
— Китнисс, я помню про хлеб.
Хлеб. Единственное, что связывало нас до Голодных игр.
— Тебе показали запись, где я рассказываю об этом?
— Нет. А есть такая запись? Странно, что капитолийцы ее не использовали.
— Мы сняли ее в тот день, когда тебя спасли, — поясняю я.
Боль сжимает мне ребра точно тиски. Зря я все-таки танцевала.
— Что ты помнишь?
— Тебя, — тихо произносит Пит. — Как ты копалась в наших мусорных баках под дождем. Как я нарочно подпалил хлеб. Мама меня ударила и сказала, чтоб я вынес хлеб свинье, но вместо этого я отдал его тебе.
— Да. Все так и было, — говорю я. — На следующий день, после школы, я хотела поблагодарить тебя. Но не знала как.
— После уроков на школьном дворе я пытался поймать твой взгляд. Но ты отвернулась. А потом… кажется, сорвала одуванчик.
Я киваю. Пит помнит. Я никогда никому об этом не рассказывала.
— Должно быть, я очень тебя любил.