Когда приступаешь к чему-то настолько распиаренному, ожидаешь настоящего Рассказа. А по факту какое-то говно. Не пойми меня неправильно, талант у автора есть, но книга то о чём? По факту некий алкаш рассказывает про свои ощущения с момента пробуждения и будучи в похмелье по финальное впадение в нирвану после смертельного количества алкоголя.
По воспоминаниям друзей Венедикт Ерофеев действительно экспериментировал с алкоголем, расширяя своё создание. Но как по мне – это лишь изобретательный способ прикрыть тяжёлый алкоголизм. Жулик этот Ерофеев!
Если ты впадаешь в то же неистовство, будучи во хмелю; если ты тоже считаешь себя человеком высокодуховным и непонятым другими, когда выпил, то книга тебе понравится. Но закодироваться я всё же посоветую.
Главный герой, он же автор, весь такой грустный и несчастный и при этом необычайно оптимистичен, что якобы указывает на светлое будущее нашей Россиюшки. Ну, мысль приятная, хотелось бы верить. Вот только зачем пить то как свинота? И скорбь то у него вселенская… Чел, если выйти из запоя, мир станет ярче, а печаль уйдёт. Просто для этого нужно к чему-то стремиться и хотеть что-то поменять. А так ты просто алкаш, оправдывающий своё пристрастие тонкой душевной организацией
что такое скорбь? теперь я могу ответить. скорбь подобна огромному листу золочёной меди; одному из тех, что берут для обшивки корабельного днища. огромный лист. и он такой… неудобный, что ли? гулкий. громоздкий. как ни возьми, все неудобно. или пальцы порежешь, или выронишь… и лист этот ни взять толком, ни перехватить. ты его поднимаешь, держишь. он срывается и углом – по горлу.
Данная книга как-то затесалась в списке литературы, которую мне кто-то советовал. Чаще всего это один мой друг, который вкидывал хорошую фантастику. И многое мне действительно нравилось. Не знаю, его ли совету я последовала, но работа Уильяма Пола Янга не очень-то похожа на классическую фантастику. К моему сожалению.
Книги, о которых говорят… Пронзительно… 26 издательств отказались от "Хижины"… И правильно сделали! Это грубо говоря рассуждения о невиновности Бога за все злодеяния на земле. А как человек не особо верующий, то я была до глубины души возмущена, как там всё перевернули, чтобы доказать, что Бог то хороший.
Короче, нас знакомят с многодетным батей, у которого украли младшую дочь. Что с ней сделали, мы не знаем, но точно ничего хорошо. Да так постарались, что даже останки не нашли. И вот семья вроде как смогла справиться с горем, но у бати Великая Скорбь. И тут письмо, мол, приходи в хижину, разберёмся. Бог. И он такой: какого хрена? Но пришёл. А там и правда Бог, Иисус и Святой дух. Я то всё ещё ожидала фантастический замес, а оказалось, что они его просто от грусти спасают. Ебааать.
И придумали хитро, мол, Бог — это любовь. И можно проследить во всех делах добро. Логичный вопрос, какое добро в изнасиловании и убийстве маленькой девочки? Так тут вы не поняли — Адам, съев яблоко, обрёк человечество на независимость, и поэтому то Бог и не вмешивается в ужасные дела людей. А только любовью все души пытается просветить. И нужно лишь также безропотно его любить. А ещё всех прощать, в том числе и батю бати — алкаша старого — и убийцу малой. А все остальные заповеди — хуита. Можно не следовать. Им, собственно, только Иисус и следовал, а потом рипнулся и этим людишек от наказов освободил. Правил то нет, получается, но врать при этом нельзя. И любить надо. Но обязанностей нет, а то какая это любовь получается. Так что вроде как ничему следовать не стоит, но стоит. И всё зло — это не святая троица, а люди испорченные. А эти — это любовь.
В общем, дочитала я то всё и лишний раз убедилась в своём неверии. То же мне душевность! Как политики все слова переврали. И сказали, что вот эти ваши порядки, иерархия, законы -- это всё ваши рамки, ограничивающие дух. Без них вам бы лучше было. Я такая: ага, а питаться как? Жить на что? Они-то там в саду сидят себе, продукты из неоткуда появляются. В хуй не дуют, так сказать. И придумывают, что мы — любовь. А нас тут 7 миллиардов человек и каждый хочет фуа-гра попробовать и раз в год на море слетать, чтобы эту божью благодать прочувствовать. Но с неба ничего не даётся, к сожалению. Приходится батрачить.
Скажем прямо, счастливо живёт в свете только тот, кто полностью умертвил некоторые стороны своей души. (с) Николя де Шамфор
Является ли отсутствие чувств тоже своего рода чувством? Возможно, для этого есть своё название, ведь люди очень любят вешать ярлыки абсолютно на всё, так проще и глупо их за это осуждать. Если бы на бутылке с ядами не было ярлыков, то история человечества была бы намного веселее. Однако, чувства, хлещущие через край, медленно налаживающие процесс гниения в жилах, они отравляют не менее, чем яды, а то и более. И не было бы мудрым решением аккуратно запечатать некоторые из них и потавить пылиться на самой дальней полке души? Предварительно подписав наглухо закрытые флаконы, разумеется. Ведь люди любят ярлыки.
Вину следовало бы окрестить словом "Талий". Она виртуозно маскируется под необходимость, но со временем недомогание лишь усиливается. Вина — не то, что может испариться, не то, что лечат жаропонижающим. Это чувство подтачивает изнутри, постепенно укладывая на лопатки, на ложе из терновника и сожалений, протягивая костлявой рукой кнут для самобичевания. В этом можно себя упрекнуть. Нужно. Постепенно собственные мысли доводят до безумия, но наложить на себя руки не выйдет, ибо крайне сложно подняться с усеянного шипами ложа прокрастинации. Талий завершил свою работу.
Сочувствие — ртуть. Иной раз его необходимо скрыть как можно глубже и не доставать. Этот летучий металл крайне ядовит: если изо дня в день вдыхать чужие откровения, слёзы и жалобы, то вскоре можно ощутить головную боль и тошноту. Отравленные бесцеремонно пытаются залатать раны, вырывая в "ртутном треморе" куски из других. Человек не Мировой Океан, а скромных размеров кувшин, имеющий закономерность переполняться. И если вовремя не заметить на руках кандалы из блестящей ртути, то только болью в груди и кашлем трагедия не ограничится.
Нельзя ненавидеть ничтожество. Ненависть нужно заслужить. Она аристократична и в этом подобна мышьяку — главному "гостю" вечерних интриг прошлых столетий. Этот яд пропитывает жертву: проникает в кожу, волосы, въедается в костную ткань, становясь неотъемлимой частью организма. Даже случайное упоминание объекта ненависти провоцирует сильный выброс мышьяка в плоть, иной раз доходя до ожогов слизистой собственным криком из молчания и обиды. Встреча и вовсе вызывает неконтролируемые судороги. Разъедающее воздействие ртути так велико, что радость от вероятного возмездия меркнет и кажется делом бессмысленным. Но яд уже не вывести: на смену одному объекту придет другой и так далее. Ненависть нужно заслужить, поэтому я никогда не произносил "ненавижу" относительно человека. "Люблю" — это обыденное, доступное, чем я готов делиться, что лежит на поверхности, но "ненавижу" — сокрытое, оберегаемое, то, чего ещё никто не добился.
Ревность — это прекрасный цветок аконит, пустивший корни подле надгробия безвременно почившей любви. Его годится засушить между страниц былой страсти — ни то, ни другое больше никогда не понадобится. Острое жжение — вот, что ощущается, когда этот яд попадает внутрь. Словно сотни червей прогрызают себе путь и их следы мучительно горят. Не долго. Ревность убивает быстро. Бешенный галоп мыслей и сердца перебивает напряжённое дыхание. Можно рвать когтями горло. Своё или "напарника" — не столь важно, ведь итог один, а аконитовая ревность обожает убивать пáрами. Потеря собственной воли и упадок — достойный результат для достойного человека, решившего выращивать цветы.
Но люди без переживаний никто. Каждому из нас нужна драма, разбитое сердце, скорбь и слёзы, иначе мир постепенно утратит ценность. Если всегда видеть мир под углом оптимизма, то можно весьма быстро обнаружить, что он скучен, а во рту не хватает привкуса горечи.
этим утром, глядя в плачущий недовесенний январь, а может ещё вчера вечером, когда держала в руках по ошибке попавшую ко мне посылку с копошашимися в ней червями, я как никогда отчётливо поняла, что… волшебство умерло. как ни старалась откреститься от символизма, он проник в самые недры и стал четким отражением происходящего. всё моё волшебство превратилось в червей и тлен.
навсегда канули в водоворот времени те дни, когда я могла находить целительные успокаивающие слова и прятать в междустрочье десятков писем весь свет и любовь. я собирала тёплые посылки и выкладывала в обычные вещи тонкую, едва осязаемую магию, а потом исходила дрожью от того, как в точности другой ее считывал. рассказывала о красивом, живом и хрупком, зажигая внутри других струящийся лёгкий свет творчества, радости и любви. ездила по городам, чтобы не спать ночами, передавая друг другу зажженную искру на маленьких тесных кухнях. объятия на перронах, запальчивые речи, каштаны в карманах, любовь во всем.
мой дом был пристанищем для каждого, кто хотел тепла.
словно заядлый хиппи я до безумия была влюблена в мир. верила в то, что всякий прохожий — мне друг, что каждому под силу спастись самому и протянуть руку другому. что вся наша планета не место для страданий и искуплений, но место для радости, творчества и взаимопомощи. это было прекрасное время. все началось с зелененького сайта. да, все переосмысление выросло оттуда и поструилось дальше во все прочие сферы. впервые в жизни я чувствовала себя принятой, принадлежащей к социальной группе, нужной, полезной и хорошей. по-настоящему хорошей. светлой и сильной. исцеляющей от темноты. генерирующей катастрофы в свет. все дыры срастались под животворящей силой слов. именно тогда я и полюбила их. да, именно тогда. и свои, приложенные к ранам других. и чужие, нежно приклеенные к моим трещинам. я верила в слова. в них была потрясающая сила, волшебство, та неосязаемая магия, которую теперь я вспоминаю с тоской и скорбью невозвратимости.
всё ушло вместе с развалом того самого сайта, расзросшейся темной болезнью и уходом Дженни. волшебство иссякло ещё пару лет назад, и все это время не желая смиряться, я дёргала за шиворот отсылки к прошлому, будто возлюбленного, упавшего замертво на поле боя. "вставай. вставай. живи." — отчаянно кричала я в эпицентре кровопролитных дымных сражений и не могла поверить в то, что это конец. что все имеет свое время, свой период, и у всего есть своя смерть.
слова больше не работают. теперь это просто слова. а вещи просто вещи. и нет больше никакого водоворота добра. и нет больше никакой магии. и я не знаю, из чего создать ее заново и дико скучаю по всей своей армии света, кто также как я был чутким к волшебству. скучаю по той себе, сильной, светлой и смелой, и не знаю среди каких руин отыскать ту себя заново, и стоит ли вообще искать.
теперь от меня за версту разит цинизмом и злостью. междустрочья пронизаны надтреснутостью и вязкой чернотой. я не знаю зачем пишу, кроме того, чтобы хоть немного освободиться от давящих, разрывающих чувств. не знаю, зачем все ещё отправляю открытки и вещи без магии. не знаю, зачем отчаянно пытаюсь поверить в то, что всё ещё можно вернуть. может к черту уже иллюзии и стоит научиться отпускать отмершее, даже сильно любимое, и искать что — то дальше. может стоит оставить все слова лишь для бумажного дневника, спрятанного в шкафу между красной и фиолетовой простыней, ровно как и все помыслы о магии, смирясь с тем, что верить в нее будучи взрослой — сущая пошлость.
быть может стоит смириться с миром, как он есть и с собственной беспомощностью перед ним. быть может стоит сжечь все дотла и больше не возвращаться. поклясться себе никогда не влюбляться ни в концепции, ни в людей, и не оседать ни в каком из выдуманных миров, более чем на сутки. не привыкать ни к чему, не врастать, не плавиться в зыбком счастье. просто идти. всегда идти. ведь жизнь это глагол, движение.
по всем моим дневникам плачет кнопка "delete", по письмам истосковался огонь.
по мне — колокол смирения. пусть это будет последним мостом, что я уничтожаю.
пожалуйста, пусть отпустит — молю не зная кого, и зажигаю факел.
безликая остановка, холод грызущий до костей. раздолбанная до последнего синапса, гоню прочь мысли о запретном полусладком, пытаюсь дышать. молю себя не пачкать липким мраком светлую песню, убрать с репита, не вспоминать до весны. беззвучно останавливается 68 маршрутка, конечная которой там, где был когда-то наш дом. в нем не было домофона и газа, но был огромный балкон и надежды. мы писали друг другу письма, оставляли на крохотном советском холодильнике, который при разморозке затапливал соседа снизу. мы рисовали стенгазеты, как в детском лагере, клеили на них смешные фотоснимки и писали сто поводов жить. сколько из них осталось теперь? насчитается ли десяток?
ты больше не читаешь мои письма и дневники. вычеркнул их из жизни вместе с призраками юных и светлых нас.
все стало иначе. лишь соседей мы затапливаем с прежним постоянством.
трясущиеся ноги от холода и накатывающего приступа машинально делают шаг к двери. мне хочется уехать на семь лет назад. туда, где мы ещё живы внутри и полны огня. туда, где всё ещё можно выбрать другие дороги и не стать теми, кем мы клялись никогда не быть. но нет. невозможно. мы там где мы есть, те, кем выбрали являться. саркастически подмигивая фарами приходит 46-я. холод не отпускает. приступ достигает пика за пару остановок до нынешней жизни.
пустой, к счастью лифт. полуобморочность. сползаю по двери, долго не еду: забыла нажать этаж. брошенная на пол в коридоре куртка, теплый пол в ванной. запрещенный прием для прихода в себя, разрушительный и дрянной. очередное обещание так не делать.
песня… такая прекрасная песня за пару часов превращена в отчаянный триггер. тщетно теплится надежда на то, что ее спасет и очистит весна.
хотя бы ее. о большем и не прошу.
теперь я знаю, что среди всех степеней тоски, отчаянее всего та, в которой не ждется больше апреля с остервенело бьющимся пульсом и верой в то, что он всё поправит и всё срастит. когда не летят больше мольбы к необъятной магии мая, медленно ползущего к нам с другой стороны земного шара.
вооружившись большим стаканом попкорна, я смотрю на безумный артхаус, называемый реальностью, и больше всего хочу встать и выйти в разгаре сеанса.
всё чаще и яростнее накрывает среди дня неизъяснимой скорбью по чему — то, не то ушедшему, не то и вовсе не существующему. терзает, подолгу сжимая свои тиски. сквернее всего, что я не знаю о чем эта боль. о желанном штиле, глади и бесстрастии? или о избавлении от сокрушительной развинченности и заржавелых недосказанностях, лежащих между нами неподъемным якорем? а может о том, что блуждает неотпущенным из прошлого призраком, дорисованным и усовершенствованным предательской памятью. я не хочу верить во всё, что помню. ведь даже то, что казалось когда — то чернейшими днями, по-прошествии лет сглаживается, обрастает как опухолью больным искусственным счастьем и опьяняет, отравляя существование в настоящем.
ночь приходит как всегда внезапно и бескомпромиссно. приносит густую, разбавленную домашними звуками тишину, и мысли, которые хочется задвинуть в дальний угол комода. третий год, или больше, я мечтаю о том, чтобы проговорить с кем — то до рассвета, на подсвеченной тусклым светом вытяжки кухне, и к утру, вопреки всем жанрам не разойтись навсегда по-жизням, городам, и собственным головам. остаться и быть. неважно друг другу кем. главное без натянутых струн и тошнотной вязкой недосказанности. подобных желаний с пару десятков, и скорей я слетаю в космос, чем сумею воочию оказаться в эпицентре того, что насочинялось будто вовсе без моего участия и теперь постоянно фонит несвершённостью. может оно и вовсе категорически несовместимо с этим миром. как два вещества, при смешении рождающих взрыв или нейтрализующих друг друга до бездействия.
очередное утро, которое как лишь не переиначивай, а переписать его между строк не под силу. заливаю озноб горячим кофе, смотрю в бесстрастное белое лицо января, ничего не жду. делаю громче музыку, зарываюсь в нее, как в уютный плед и смотрю на рябящий экран дня, где сколько ни переключай каналы, а всё одно:
главное не наделать сейчас ошибок к тексте хихи :)
Томас -главный бандит и его группировочная банда-под названием острые козырьки. Его семья-это честь для него и тыл. Семья под фамилией Шелби
В начале истории Томас вернулся с войны и стал другим. Никто не возвращается с войны, каким был до неё. Он встречает воспитанную, образованную девушку Грейс, и у них возникают чувства, - после: длинною в целую жизнь.. . Грейс работала под прикрытием и докладывала на Томми и его грязные по тем меркам дела. Она работала и была его врагом, после того, как Томас влюбился в нее, после всех их трепетных моментов и незабываемой совместной ночи, ей всё-таки приходится уехать со слезами на глазах, (ведь она любит Томи.), она прикрывала его не раз, помогала и вот, он надеялся что она останется с ним навсегда, поможем ему в его делах, но она уходит… а точнее, он не держит её, а отпускает. После чего пишет ей письмо, где говорит что возможно ещё увидит её, подбросив монетку, он всегда так делает, когда нужно приянть решение.. .
С кем работала Грейс (полицмен), он возрастной и влюбленный в Грейс, получаем пулю в ногу от нее, ведь хотел ее убить, чтобы она никому не досталась. Судьба, развела их. Грейс вышла замуж, где муж добр и ласков к ней, как она говорит при встрече с Томасом ! И на эту встречу она пришла. Через много очень много времени. никогда не врала мужу, но пришла. Томас звонил ей, не было и дня чтобы он не думал о Грейс. он признался ей в этом, они сходили и он показал ей Чарли Чаплина, после страстной любовной ночи, Грейс признается что проходит с мужем обследование и что на не может замеременеть, врачи думают что дело в ней. Она устала от этого. Томми: -"Зачем ты пришла сюда?, Грейс- убедиться, ведь я устала, думая, что это моя вина в бесплодности. Томас уговаривает ее признаться во всем мужу, ведь она уже работала на него под прикрытием. ….
в этом же сезоне томи чуть не убили где была произнесена его волшебная речь: о, и эта женщина, я был так близок! женщина, которую я люблю. и она любит меня. Ведь до этого, Грейс приехала и призналась что ребенок будет от Томаса. и он обещал вернуться.
спустя года, появился сын, спустя года- они обручились. и всё бы ничего, если бы не проклятый кулон, который в тото вечер одела на себя Грейс. Её застрелили. Её больше нет.
Скорбь томаса, он остался ождин с сыном. не может смириться, не может жить. не может спать, не может есть, он сходит с ума и, у него начинаются приступы
Ни с того, ни с сего сложилось четкое ощущение того, что я познала этот мир и всю его чертову сущность, порой, тем не менее, опомнившись, задумываюсь о том, что, возможно, и не стоит всех под одну гребенку. "Дай им шанс, чумная. Не торопись, пожалуйста." Не тут-то было.
Вы подходите ближе, а я уже знаю, чего вы от меня хотите и что вас заботит. Я знаю о том, что беспокоило вас до встречи со мной и то, к чему вы придете, когда мы разойдемся каждый в свою сторону. Я знаю всё, но я об этом не просила.
Зачастую мне хочется лишь одного. Проснувшись в глубинке, где когда-то ступала нога великих поэтов-пьяниц и наркоманов, заварить в турке кофе, выйти на веранду и, укутавшись осенней хрустящей листвой, писать. Писать весь день без перерыва, отключить любую связь с внешним миром, позабыв обо всем хрупком, непрочном и не столь нужном. Есть я, мои мысли и белоснежные острые листки, на которые так складно ложатся мысли, рождающиеся под листопадом уходящей осени, уносящиеся в тень изумрудных таежных лесов. Писать до состояния, когда внутри не утихают пожары, так беспощадно борющиеся с ураганами бренных желаний, которые, подобно рою бабочек, находят покой в желудке.
А вокруг картина-прямо пастораль. Разорванные жизни. Запах скошенной травы, такой же скошенной, как я когда-то. Я ведь на самом деле хочу, чтобы пахло долгой зимой и теплым пледом. Всё, чем пахнет здесь-это крепкий испаряющийся из гнилого воздуха азот. И этого я не просила. Не простила.
Сколько ни пытайся-писать я не умею, но жизнь вижу в красках и чувствую так же.
Я больше не нахожу болезненного счастия в праздности жизни, в бесконечном ее разрушении и разобщении. Хозяйка своей тоски. Мне отныне не интересны их стадные желания и, разлагающие плоть, чревоугодия. Тот восьмой этаж пять лет назад был пропитан гнусавой тоской и скорбью, вернись я туда, наверняка стала искать выход в одном из окон. Меня отворачивает от тех воспоминаний самым жестоким образом-как хлыстом по нежным заплывших щекам. Неустанно спрашивала себя:"Действительно ли так сильно боюсь?" Да, я боялась. С того времени и начались мои смертельно опасные игры с терзающей меня ноющей болью-кто кого. Покажи, докажи, выверни наружу.
Мне не спалось. Вопрос был тяжелым и висел в душном мокром воздухе, как кинжал, готовый разрубить меня надвое:"Мораль абсолютна или подвергается корректировке?" Ответа так и не нашлось до сих пор, но в ту ночь я кое-что поняла:когда всё вокруг катится к чертям, человек продолжает держаться, я бы даже сказала, цепляться за свою гордость, ведь это единственное, чего у нас не отнять. И это только моя цитадель. Делить ее с кем-то было бы чревато самообманом, а я и так заврала саму себя.
Сомнамбулические состояния становятся нормой. Порой ломлюсь в закрытые двери под рёв мотора, забывая о том, что ты существуешь. Я ведь и правда не вижу грани между реальным и выдуманным. Твоя красота ценная, дорогая, аристократическая, породистая. Ну не можешь ты быть настоящим и рядом. Или..? Уткнувшись в твоё плечо и вдохнув до скрипа в груди родной запах, понимаю, что ты это ты, и всё это вовсе не игра в одни ворота. Там люди с автоматами и я в юбчонке, ну о каких разорванных жизнях речь?
Одиночество, которое раньше было в порядке вещей, сейчас гнетет и рвет на части. Закрывая глаза, чувствовала, как вновь ко мне подкрадывается густая, ноющая боль. Болело везде, и, как ни старайся, я была не в силах помешать ей на меня наброситься. Ты её одолел. Ты сам, ведь лишь ты сумел касаньем пробить мою броню. Ты только не оставляй меня. Наедине с моими мыслями. И тогда у нас всё будет. Будет всё, я знаю.
У меня не находится слов, чтобы рассказать кому-то о том, что меня гложет и душит. Только сейчас понимаю насколько были правы те, кто говорил, что настоящая скорбь и печаль - немы. А все, о чем мы можем говорить, уже не мучает нас.
Днем смеёшься, ночью лежишь в постели и чувствуешь этот камень в животе, эту скорбь в сердце, эту тяжесть. От осознания некоторых вещей слишком, слишком больно, когда это уже пройдёт? Мне кажется, когда после операции я подстригусь и устроюсь на работу - меня ждёт самая тяжёлая осень. Мне кажется, впереди меня ждёт та самая депрессия, от которой я сбежала год назад каким-то ебаным чудом. Я чувствую, как она подбирается ко мне по ночам.
Моя скорбь и траур высохли, превратились в пепел, но изредка требуют к себе настойчивого внимания. Совсем немого (для обычного человека) и практически неподъемную ношу для меня.
Я запрещаю людям упоминать твоё имя, будто тебя никогда не было в моей жизни, а провинившихся исключаю из поля своего внимания в тот же момент, стоит кому-то хоть взглядом напомнить мне о том, что когда-то я имел неосторожность любить кого-то, кто всего лишь похож на меня, но мной не является.
Всё дело в уязвленном самолюбии, ведь кто может признать, что его обставила девчонка? Даже если девчонка совсем необычная. Я не могу. Возможно, из-за нарциссизма, возможно, потому что до конца этого не осознаю. Радикально даже для тебя.
Или потому что мне скучно без тебя. Нет того накала, постоянного ожидания подвоха, предательства или веселой выходки, которая закончится совсем не так, как распланировал когда-то больной мозг. Я знаю, что меня ждёт и это меня убивает.
Я стараюсь заполнить то, что люди называют душевной пустотой. Пытаюсь заполнить это всю жизнь, но вся загвоздка в том, что я не знаю, что должен чувствовать человек, у которого её нет. Я изначально шёл с нею как с Ахиллесовой пятой, и чтобы не делал, всё равно ничего не чувствовал. Ни наркотики, ни алкоголь, ни секс — бесполезная трата здоровья, ресурсов и окончательное эмоциональное выгорание. Ты заставила меня на время забыть о своей неполноценности, а потом воспользовалась ею, прекрасно зная, что у меня нет страха перед последствиями.
После твоей последней выходки сложно вспомнить и посчитать что я делал, чтобы вытравить из мозга ощущение, максимально приближенное к счастью. Не скажу, что было сложно сделать это, но все эти моменты глубоко впечатали тебя в моё сознание. Сам того не желая, я оказался привязан к тебе сильней после твоей смерти, чем во время жизни. Парадокс.
Вся моя борьба с пустотой почему-то оказалась привязана к тебе. И вряд ли у меня когда-то получится избавится от назойливого ощущения твоего постоянного присутствия и насмешливой ухмылки, когда я старательно избегаю очередную рыжую девицу.
Самое тяжёлое — это быть женщиной. Потому что женщина в девять раз чувствительнее мужчины. Её разум чувствительнее в девять раз, но практичнее в девять раз. В девять раз чувствительнее её эмоции: по малейшему поводу она может заплакать или испугаться. Женщина глубже переживает события жизни, поэтому она должна быть под защитой мужчины. Глубже чувствует счастье, боль, горе, материнство, поэтому именно женщина совершает подвиги как мать по своей природе. Ради ребёнка, например, она готова пожертвовать жизнью. Но поскольку она глубже в девять раз, то ей и исправляться труднее в девять раз, чем мужчине. Если для исправления мужчину можно отправить в армию, то для женщины такие жёсткие меры будут травмой. Женщину возвышает только Любовь. Благодаря ей она способна на великие подвиги. Если её никто не любит, она становится самым несчастным, никому ненужным существом. Приходит скорбь, болезни, потеря красоты.
Последние шесть месяцев были для меня, как американские горки. Посреди хаоса я начал испытывать огромную благодарность - за вашу память + поддержку, за карьеру, что вы позволили мне иметь и за простую возможность творить..
Сегодня я делюсь с вами тремя песнями, которые я написал и записал вместе с видео, которые я снял и редактировал лично. Скорбь сама по себе личный и даже интимный опыт. Поэтому это не Linkin Park, не Fort Minor, этоТОЛЬКО Я.
Искусство всегда было тем местом, в которое я отправляюсь, когда мне нужно разобраться со сложностью и смятением предстоящего пути. Не знаю, куда приведет этот путь, но я очень рад поделиться им с вами.
— Майк Шинода
Place To Start
видео
Over Again
видео
Watching As I Fall
видео
спасибо, Майк. эти песни нужны были нам, так же как и тебе. дать выход боли, тоске, грусти, ярости и горечи. весь вечер на повторе. весь вечер на глазах слезы.
Не терять момента, но работать, молиться, любить, надеяться, благодарить Бога, быть довольной жизнью — все в «Настоящем», и не сожалеть о прошедшем, не предугадывать будущее, но просто делать лучшее, что только может быть сделано, и представить все остальное с детским доверием Божественной Воле.
Последние шесть месяцев были для меня, как американские горки. 
