Последние несколько недель я чувствую себя, как будто на волнах в океане. Просыпаешься и не знаешь, накроет тебя сегодня или нет, будешь ли ты радоваться сегодня маленьким приятностями или расплачешься из-за пустяка. Я оставила позади отношения, которые 2,5 года держали на меня плаву. Как говорила бессмертная Полозкова, влюбленность заземляет, она заставляет тебя думать о земных, простых вещах. Отсутствие влюбленность, наоборот, поднимает тебя над Землей. Иногда это может быть хорошо, ты можешь быть собой и посмотреть на себя со стороны. С другой стороны, сложно все время витать в воздухе, поэтому так хочется опуститься на землю.

У меня сейчас куча неопределенностей с квартирой, очень хочу переехать и жить одна, но ситуация с контрактом все никак не разрешается. У меня такое ощущение, что я не могу ни с кем поделиться, маму я расстраивать не хочу. Все мои старые друзья где-то далеко, либо в другом городе или стране, или вообще на другом континенте. Я знаю, что они меня любят, но они давно перестали спрашивать «Как ты? Как дела?». Да и я тоже перестала, что уж тут греха таить, у всех свои жизни и свои проблемы, которыми я никого не хочу напрягать. Психотерапия мне не помогла, так что остается только строчить посты для viewy. Не хочу изображать из себя Меган Маркл, но черт возьми, она права! Иногда нужно, чтобы кто-то просто спросил: «Are you ok?».

Мне сейчас в голову лезут самые глупые и банальные мысли, а вдруг я так и останусь одна, вдруг никогда не найду никого лучшего моего бывшего, вдруг я останусь в этой чужой стране и сама превращусь в чужого, в жалкое подобие себя. Я люблю свою работу, это все, что у меня сейчас есть и она дает мне многое. Но я очень скучаю по родным людям и родной обстановке, чтобы просто психануть и приехать в 4 утра к подруге с двумя бутылками вина и говорить всю ночь на пролет, чтобы не пытаться объяснить на другом языке, что ты чувствуешь, когда даже на своем не совсем понимаешь, что говорить. Вообщем я сейчас в каком-то темном месте и пока не вижу выход из этого тоннеля, ситуация с пандемией не помогает от слова совсем, поэтому хочется просто орать и рыдать, а еще слушать много Адель, чем я видимо и займусь.

#личное #секс в бг

чёрт с ним, с мироустройством, всё это бессилие и гнильё

расскажи мне о том, как красивые и не мы приезжают на юг, снимают себе жильё,

как старухи передают ему миски с фруктами для неё

и какое таксисты бессовестное жульё

и как тётка снимает у них во дворе с верёвки своё негнущееся бельё,

деревянное от крахмала

как немного им нужно, счастье моё

как мало.

(с) Вера Полозкова

– Я вообще не вижу смысла во фразах типа "ты был мне так нужен!", – она хрипло засмеялась, поболтала в стакане воду с лимоном – пить ей сейчас было категорически нельзя – и подняла глаза на собеседника. – Ну, знаешь, типа, уходит человек куда-то, пропадает, становится, как говорила Полозкова, вне адреса и вне доступа, а когда возвращается, ты кидаешься к нему навстречу с "где ты был? Ты был мне так нужен!". Чего вообще люди ожидают после этой фразы? Что человек упадёт на колени и раскается во всех своих грехах, начиная с четырёхлетнего возраста? Что развернутся небеса и время отмотается назад, чтобы этот человек был с тобой? Ну, то есть серьёзно, на момент произнесения этой фразы – какая уже разница?

Она моргнула, то ли просто так, то ли глаза заслезились – в темноте не было заметно.

– Ты был мне так нужен, – повторила она почти с удовольствием, растягивая гласные. – Но тебя не было. И я справилась со всем сама.

А потом ей то ли холодно стало, то ли, наоборот, жарко – и она повела плечами. Резко, нервно повела, почти вздрогнула.

– Такие фразы, – добавила уже другим тоном, негромко и как-то устало. – Или говорятся в настоящем времени. Или не говорятся вообще. Ты нужен, говоришь ты, и человек остаётся. А если не остаётся, – она снова засмеялась, точно так же, как в начале, нота в ноту. – Тогда тем более, какая разница?

Хвалю тебя, говорит, родная, за быстрый ум и веселый нрав.
За то, что ни разу не помянула, где был неправ.
За то, что все люди груз, а ты антиграв.
Что Бог живет в тебе, и пускай пребывает здрав.

Хвалю, говорит, что не прибегаешь к бабьему шантажу,
За то, что поддержишь все, что ни предложу,
Что вся словно по заказу, по чертежу,
И даже сейчас не ревешь белугой, что ухожу.

К такой, знаешь, тете, всё лохмы белые по плечам.
К ее, стало быть, пельменям да куличам.
Ворчит, ага, придирается к мелочам,
Ну хоть не кропает стишки дурацкие по ночам.

Я, говорит, устал до тебя расти из последних жил.
Ты чемодан с деньгами – и страшно рад, и не заслужил.
Вроде твое, а все хочешь зарыть, закутать, запрятать в мох.
Такое бывает счастье, что знай ищи, где же тут подвох.

А то ведь ушла бы первой, а я б не выдержал, если так.
Уж лучше ты будешь светлый образ, а я мудак.
Таких же ведь нету, твой механизм мне непостижим.
А пока, говорит, еще по одной покурим
И так тихонечко полежим.

Вера Полозкова

Город, созданный для двоих,
Фарами льет огонь.
Мостовая у ног твоих –
Это моя ладонь.

Ночью дома ссутулятся.
Медленно слижет дождь
С теплой тарелки улицы
След от твоих подошв.

Видишь, я в каждом знамени.
Слышишь, я в каждом гимне.
Просто в толпе узнай меня
И никогда не лги мне.

Оглушителен и высок,
А иногда и груб
Голос мой – голос вывесок
И водосточных труб.

Вечер накроет скоро дом,
Окнами свет дробя.
Можно я буду городом,
Чтобы обнять тебя?

Вера Полозкова

знаешь, если искать врага - обретаешь его в любом.
вот, пожалуй, спроси меня - мне никто не страшен:
я спокоен и прям и знаю, что впереди.
я хожу без страховки с факелом надо лбом
по стальной струне, натянутой между башен,
когда снизу кричат только: "упади".

разве они знают, чего мне стоило ремесло.
разве они видели, сколько раз я орал и плакал.
разве ступят на ветер, нащупав его изгиб.
они думают, я дурак, которому повезло.
если я отвечу им, я не удержу над бровями факел.
если я отвечу им, я погиб.

— Вера Полозкова

С ним ужасно легко хохочется, говорится, пьется, дразнится; в нем мужчина не обретен еще; она смотрит ему в ресницы – почти тигрица, обнимающая детеныша.

Он красивый, смешной, глаза у него фисташковые; замолкает всегда внезапно, всегда лирически; его хочется так, что даже слегка подташнивает; в пальцах колкое электричество.

Он немножко нездешний; взор у него сапфировый, как у Уайльда в той сказке; высокопарна речь его; его тянет снимать на пленку, фотографировать – ну, бессмертить, увековечивать.

Он ничейный и всехний – эти зубами лязгают, те на шее висят, не сдерживая рыдания. Она жжет в себе эту детскую, эту блядскую жажду полного обладания, и ревнует – безосновательно, но отчаянно. Даже больше, осознавая свое бесправие. Они вместе идут; окраина; одичание; тишина, жаркий летний полдень, ворчанье гравия.

Ей бы только идти с ним, слушать, как он грассирует, наблюдать за ним, «вот я спрячусь – ты не найдешь меня»; она старше его и тоже почти красивая. Только безнадежная.

Она что-то ему читает, чуть-чуть манерничая; солнце мажет сгущенкой бликов два их овала. Она всхлипывает – прости, что-то перенервничала. Перестиховала.

Я ждала тебя, говорит, я знала же, как ты выглядишь, как смеешься, как прядь отбрасываешь со лба; у меня до тебя все что ни любовь – то выкидыш, я уж думала – все, не выношу, не судьба. Зачинаю – а через месяц проснусь и вою – изнутри хлещет будто черный горячий йод да смола. А вот тут, гляди, – родилось живое. Щурится. Улыбается. Узнает.

Он кивает; ему и грустно, и изнуряюще; трется носом в ее плечо, обнимает, ластится. Он не любит ее, наверное, с января еще – но томим виноватой нежностью старшеклассника.

Она скоро исчезнет; оба сошлись на данности тупика; «я тебе случайная и чужая». Он проводит ее, поможет ей чемодан нести; она стиснет его в объятиях, уезжая.

И какая-то проводница или уборщица, посмотрев, как она застыла женою Лота – остановится, тихо хмыкнет, устало сморщится – и до вечера будет маяться отчего-то.

— Вера Полозкова

Нет, придется все рассказать сначала,
и число, и гербовая печать;
видит Бог, я очень давно молчала,
но теперь не могу молчать –
этот мальчик в горле сидит как спица,
раскаленная докрасна;
либо вымереть, либо спиться,
либо гребаная весна.


Первый начал, заговорил и замер,
я еще Вас увижу здесь?
И с тех пор я бледный безумный спамер
,
рифмоплетствующая взвесь,
одержимый заяц, любой эпитет
про лисицу и виноград –
и теперь он да, меня часто видит
и, по правде, уже не рад.


Нет, нигде мне так не бывает сладко,
так спокойно, так горячо –
я большой измученный кит-касатка,
лбом упавший ему в плечо.


Я большой и жадный осиный улей,
и наверно, дни мои сочтены,
так как в мире нет ничего сутулей
и прекрасней его спины
за высокой стойкой, ребром бокала,
перед монитором белее льда.


Лучше б я, конечно, не привыкала,
но не денешься никуда.

Все, поставь на паузу, Мефистофель.
Пусть вот так и будет в моем мирке.
Этот старый джаз, ироничный профиль,
сигарета в одной руке.


Нету касс, а то продала бы душу
за такого юношу, до гроша.
Но я грустный двоечник, пью и трушу,
немила, несносна, нехороша.


Сколько было жутких стихийных бедствий,
вот таких, ехидных и молодых,
ну а этот, ясно – щелбан небесный,
просто божий удар поддых.


Милый друг, - улыбчивый, нетверёзый
и чудесный, не в этом суть –
о тебе никак не выходит прозой.
Так что, братец, не обессудь.

Вера Полозкова.

Пусто. Ни противостоянья,
Ни истерик, ни кастаньет.
Послевкусие расставанья.
Состояние
Расстоянья -
Было, билось - и больше нет.

Скучно. Мрачно. Без приключений.
Ни печали, ни палачей.
Случай. Встреча морских течений.
Помолчали - и стал ничей.

Жаль. Безжизненно, безнадежно.
Сжато, сожрано рыжей ржой.
Жутко женско и односложно:
Был так нужен,
А стал
Чужой.

Полозкова

Если ты про мать - редко видимся, к радости обоюдной,
Если ты про работу – то я нашла себе поуютней,
Если про погоду, то город наполнен влагой и темнотой.
Если вдруг про сердце, то есть два друга, они поют мне:
«Я не той, хто тобі потрібен,
Не той,
Не той».

Если ты про моих друзей – то не объяснишь, как.
У того дочурка, у той – сынишка,
С остальными сидим на кухне и пьем винишко,
Шутим новые шутки и много ржем.
Если ты про книжку – то у меня тут случилась книжка.
Можно даже хвастаться тиражом.

Я даю концерты, вот за три месяца три столицы,
И приходят люди, приносят такие лица! –
Я читаю, травлю им всякие небылицы
И народ, по-моему, веселится.
И мне делается так пьяно и хорошо,
Что с тобой хотелось бы поделиться –
Если б ты когда-нибудь да пришел.

Память по твоим словечкам, вещам, подаркам,
Нашим теркам, фоткам, прогулкам, паркам –

Ходит как по горной деревне после обвала.
А у бывшей большой любви, где-то в ноябре
Первенец родился, назвали Марком.
Тут бы я, конечно, вспомнила о тебе,
Если бы когда-нибудь забывала.


Что ты делал? Учил своим параноидальным
Фильмам, фразам, таскал по лучшим своим едальням,
Ставил музыку, был ближайшим, всегдашним, дальним,

Резал сыр тупой стороной ножа.
За три года не-встречи дадут медаль нам.
Правда, руку на сердце положа,

Где-то после плохого дня или двух бутылок
Мне все снится твой кругло выстриженный затылок;
Иногда я думаю, что с тебя
Началась череда всех вот этих холодных и милых
Вежливых, усталых, кривых ухмылок
Мальчиков, что спят со мной, не любя.
Просто ты меня больше не защищаешь.
Вероятно, ты то же самое ощущаешь,
Где-то в самой чертовой глубине –
Хотя дай тебе Бог, чтоб не.

Вера Полозкова

Когда миссис Корстон встречает во сне покойного сэра Корстона,
Она вскакивает, ищет тапочки в темноте, не находит, черт с ними,
Прикрывает ладонью старушечьи веки черствые
И тихонько плачет, едва дыша.

Он до старости хохотал над ее рассказами; он любил ее.
Все его слова обладали для миссис Корстон волшебной силою.
И теперь она думает, что приходит проведать милую
Его тучная обаятельная душа.

Он умел принимать ее всю как есть: вот такую, разную
Иногда усталую, бесполезную, иногда нелепую, несуразную,
Бестолковую, нелюбезную, безотказную, нежелезную;
Если ты смеешься, - он говорил, - я праздную,
Если ты горюешь – я соболезную.


Они ездили в Хэмпшир, любили виски и пти шабли.
А потом его нарядили и погребли.

Миссис Корстон знает, что муж в раю, и не беспокоится.
Там его и найдет, как станет сама покойницей.
Только что-то гнетет ее, между ребер колется,
Стоит вспомнить про этот рай:

Иногда сэр Корстон видится ей с сигарой и «Джонни Уокером»,
Очень пьяным, бессонным, злым, за воскресным покером.
«Задолжал, вероятно, мелким небесным брокерам.
Говорила же – не играй».

Вера Полозкова

Бернард пишет Эстер: «У меня есть семья и дом.
Я веду, и я сроду не был никем ведом.
По утрам я гуляю с Джесс, по ночам я пью ром со льдом.
Но когда я вижу тебя – я даже дышу с трудом».
Бернард пишет Эстер: «У меня возле дома пруд,
Дети ходят туда купаться, но чаще врут,
Что купаться; я видел все - Сингапур, Бейрут,
От исландских фьордов до сомалийских руд,
Но умру, если у меня тебя отберут».
Бернард пишет: «Доход, финансы и аудит,
Джип с водителем, из колонок поет Эдит,
Скидка тридцать процентов в любимом баре,
Но наливают всегда в кредит,
А ты смотришь – и словно Бог мне в глаза глядит».
Бернард пишет «Мне сорок восемь, как прочим светским плешивым львам,
Я вспоминаю, кто я, по визе, паспорту и правам,
Ядерный могильник, водой затопленный котлован,
Подчиненных, как кегли, считаю по головам –
Но вот если слова – это тоже деньги,
То ты мне не по словам».

«Моя девочка, ты красивая, как банши.
Ты пришла мне сказать: умрешь, но пока дыши,
Только не пиши мне, Эстер, пожалуйста, не пиши.
Никакой души ведь не хватит,
Усталой моей души».

Вера Полозкова

***

Целоваться бесшумно, фары
Выключив. Глубиной,
Новизной наполнять удары
Сердца, – что в поцелуй длиной.
Просыпаться под звон гитары,
Пусть расстроенной и дрянной.
Серенады одной струной.
Обожаю быть частью пары.
Это радостней, чем одной…

Вера Полозкова