только плакать не выходит и слезам не тронуть щек – воет сердце, ноет сердце, рвется сердце из груди. как мне боли взять побольше, как бы боли мне еще – ведь я только так живая, коли что-нибудь болит.
ты любил – земля сырая расцветала васильками, на местах былых пожаров прорастал кровавый мак. обратить бы руки в крылья и размахивать крылами, обернуться черной птицей, расклевать по звездам мрак. ты убьешь и кровью руки запятнаешь яркой-алой – я омою их водою из ближайшего ручья: ты приходишь и поешь о далеких океанах, о вершинах гор и солнце, о ромашковых полях. целовать бы твои пальцы, обнимать твои колени, вечность спрятать под подушку и хранить как талисман – мы сплетали мир и сказки, разгоняли светом тени, упивались жаркой болью наших самых страшных ран.
но приходят злые люди, опаленные пожаром, закопченные в дымах, с блеском ледяных ножей: в их глазах – пески пустыни, ночь без звезд и мрак кошмаров
и холодный росчерк стали вдруг коснулся тонких шей.
раскрошить иконы в щепки, заедать землею голод: выла, словно ветер в бездне, пробиралась через тьму – как они тебе пускали кровь из тоненького горла
я бежала, за спиною:
город
весь в огне,
в дыму.
я бежала по дорогам, по извилистым тропинкам: по песку, камням и травам пробиралась босиком. лишь глаза на миг закрыть – и опять одна картинка:
твоя кровь смешалась в кружке
с белоснежным
молоком.
*
среди камышей твой призрак – тень немая, боль без тела. ночь прохладным лунным светом гладит нежно по плечу: как любила, как боялась, как надеялась, хотела: только нынче страх и холод, только больше – не хочу.
а вода у темной речки пахнет звездами и медью: то ли шелест камышовый, то ли голос твой – как знать. рассмеяться бы, забыться, исхлестать бы руки плетью – и уснуть потом, да только
глаза страшно
закрывать.
звезды пляшут в отраженьях, серебро воды проточной, тихий-тихий-тихий шелест – то ли есть, а то ли нет. то что было страшной раной стало лишь кровавой точкой, обнимает ночь за плечи, разливая лунный свет.
ты мне шепчешь, мол, «родная, ну, пойдем, пойдем со мною – выпить бы живой водицы, а не крови с молоком. эта жизнь – она смешная, это – глупое, пустое. это – боль, стихи и песни, что все время – об одном. закрывай глаза и падай, это сон у темной речки; это ласково и быстро, не по горлу острием. то не смерть, моя родная, то сверкающая вечность,
то душа твоя смеется,
то танцует бытие.»
я иду поглубже в воду и дыхание теряю, холод, холод, черной лентой, тишина и волчий вой. ночь смеется, лунный глаз издевательски моргает
и твой шелестящий голос
зазывает
за собой.
*
нас с тобою хоронили глубоко в сырой землице – вились черные вороны, а в полях шумела рожь. и зачем же нас зарыли? вот бы петь да веселиться, танцевать, покуда тело проберет хмельная дрожь. побежать за ветром в поле, на крестах себя распять бы, посиневшими губами целовать рассвета жар – возродиться нежным словом, исколоть себя проклятьем, пробежать огнем пожара среди темненьких хибар.
встанем, милый, из могилы, выпьем ночь, изрежем небо и пойдем по темным тропам в глубину немых лесов. наедимся вдоволь болью и закусим черным снегом, будем вьюгой выть, ломиться, ломать руки о засов. боль моя, твою обняв, пробежит по кромке неба, станет холодно и страшно, станет весело, легко
мир живых цветет сиренью,
там – тепло и запах хлеба
и по кружкам разливают
кровь
с холодным
молоком.
(с) весенний воин
