Как ужасно расставаться, если знаешь, что любишь и, в расставании сам виноват. Я сижу в кафе и реву. Надо мной смеются продавщицы. Страшно думать, что вся моя жизнь дальше будет такою.
— Владимир Маяковский
ИСТОРИЯ, КОТОРАЯ НЕ ПЕРЕСТАЁТ ЗАДЕВАТЬ СТРУНЫ ДУШИ
#motivatioоn@inspiraation_journal
Это история из жизни Маяковского произошла с ним в Париже, когда он влюбился в Татьяну Яковлеву.
Между ними не могло быть ничего общего. Русская эмигрантка, точеная и утонченная, воспитанная на Пушкине и Тютчеве, не воспринимала ни слова из рубленых, жестких, рваных стихов модного советского поэта, «ледокола» из Страны Советов.
Она вообще не воспринимала ни одного его слова, — даже в реальной жизни. Яростный, неистовый, идущий напролом, живущий на последнем дыхании, он пугал ее своей безудержной страстью. Ее не трогала его собачья преданность, ее не подкупила его слава. Ее сердце осталось равнодушным. И Маяковский уехал в Москву один.
От этой мгновенно вспыхнувшей и не состоявшейся любви ему осталась тайная печаль, а нам — волшебное стихотворение «Письмо Татьяне Яковлевой» со словами: «Я все равно тебя когда-нибудь возьму - Одну или вдвоем с Парижем!»
Ей остались цветы. Или вернее — Цветы. Весь свой гонорар за парижские выступления Владимир Маяковский положил в банк на счет известной парижской цветочной фирмы с единственным условием, чтобы несколько раз в неделю Татьяне Яковлевой приносили букет самых красивых и необычных цветов — гортензий, пармских фиалок, черных тюльпанов, чайных роз орхидей, астр или хризантем. Парижская фирма с солидным именем четко выполняла указания сумасбродного клиента — и с тех пор, невзирая на погоду и время года, из года в год в двери Татьяны Яковлевой стучались посыльные с букетами фантастической красоты и единственной фразой: «От Маяковского». Его не стало в тридцатом году — это известие ошеломило ее, как удар неожиданной силы. Она уже привыкла к тому, что он регулярно вторгается в ее жизнь, она уже привыкла знать, что он где-то есть и шлет ей цветы. Они не виделись, но факт существования человека, который так ее любит, влиял на все происходящее с ней: так Луна в той или иной степени влияет на все, живущее на Земле только потому, что постоянно вращается рядом.
Она уже не понимала, как будет жить дальше — без этой безумной любви, растворенной в цветах. Но в распоряжении, оставленном цветочной фирме влюбленным поэтом, не было ни слова о его смерти. И на следующий день на ее пороге возник рассыльный с неизменным букетом и неизменными словами: «От Маяковского».
Говорят, что великая любовь сильнее смерти, но не всякому удается воплотить это утверждение в реальной жизни. Владимиру Маяковскому удалось. Цветы приносили в тридцатом, когда он умер, и в сороковом, когда о нем уже забыли. В годы Второй Мировой, в оккупировавшем немцами Париже она выжила только потому, что продавала на бульваре эти роскошные букеты. Если каждый цветок был словом «люблю», то в течение нескольких лет слова его любви спасали ее от голодной смерти. Потом союзные войска освободили Париж, потом, она вместе со всеми плакала от счастья, когда русские вошли в Берлин — а букеты все несли. Посыльные взрослели на ее глазах, на смену прежним приходили новые, и эти новые уже знали, что становятся частью великой легенды — маленькой, но неотъемлемой. И уже как пароль, который дает им пропуск в вечность, говорили, улыбаясь улыбкой заговорщиков: «От Маяковского». Цветы от Маяковского стали теперь и парижской историей. Правда это или красивый вымысел, однажды, в конце семидесятых, советский инженер Аркадий Рывлин услышал эту историю в юности, от своей матери, и всегда мечтал попасть в Париж.
Татьяна Яковлева была еще жива, и охотно приняла своего соотечественника. Они долго беседовали обо всем на свете за чаем с пирожными.
В этом уютном доме цветы были повсюду — как дань легенде, и ему было неудобно расспрашивать седую царственную даму о романе ее молодости: он полагал это неприличным. Но в какой-то момент все-таки не выдержал, спросил, правду ли говорят, что цветы от Маяковского спасли ее во время войны? Разве это не красивая сказка? Возможно ли, чтобы столько лет подряд… — Пейте чай, — ответила Татьяна — пейте чай. Вы ведь никуда не торопитесь?
И в этот момент в двери позвонили… Он никогда в жизни больше не видел такого роскошного букета, за которым почти не было видно посыльного, букета золотых японских хризантем, похожих на сгустки солнца. И из-за охапки этого сверкающего на солнце великолепия голос посыльного произнес: «От Маяковского».
Я так бесконечно радуюсь твоему существованию, всему твоему, даже безотносительно к себе, что не хочу верить, что я сам тебе совсем не важен. В.Маяковский из письма к Л.Брик
Любовь — это жизнь, это главное. От неё разворачиваются и стихи и дела и всё пр. Любовь — это сердце всего. Если оно прекратит работу, всё остальное отмирает, делается лишним, ненужным. Но если сердце работает, оно не может не проявляться в этом во всём. Без тебя (не без тебя «в отъезде», внутренне без тебя) я прекращаюсь. Это было всегда, это и сейчас. Но если нет «деятельности» — я мёртв.
В.В.#Маяковский
Каждый творец и созерцатель выворачивает свою кожу наизнанку, дробит свои сосуды, рвёт себе глотку, и голосовые связки теперь, как струны – порваны. Но только тот крик беззвучен. Или почти, допустим нулёк или там десяточка децибелов. Тише шёпота или листвы.
Так кричат гении. Беззвучно, ибо никто не в состоянии их услышать. Или просто не хочет. У всех свои дела и заботы, слишком важные, чтобы, например, услышать крик о том, что через час Земля столкнётся с другой планетой. Они заметят это только тогда, когда раздастся невероятный грохот и всё небо загорится белым светом, расходясь в волнах пробитой атмосферы. И то, не все.
Так кричат гении в обществе, в мире, что для них полон тьмы. Это молитва отверженных, это ноты Бодлера, это «Вопль» Гинзберга. Это икона Пикассо, Марка Шагала, Александра Косолапова, Винсента Ван Гога, Марка Ротко и других. Это Матюшин, Маринетти вместе с Бахом и Карлом Орфом.
Искусство - это молчаливая бездна, в которой кричат громче, чем в Аду грешники бы выли. Это треск, это лязг, это песнь. И от этого так красиво. И от этого человеку хорошо. Потому мы ещё живы, что многоэтажек холодные головы не до конца победили цветущих в наших душах магнолий.
И смерть придёт за нами лишь тогда, когда художник, положив кисть, скажет, что он не видит. Поэт кинет лист в костёр и скажет, что слова высохли, что он теперь немой. Балерина отложит пуанты в шкаф заплачет, что она устала.
За человеком придёт смерть со словами: «Das reicht, finis, basta, кончен бег».
Отжили, дорогие.
Когда сгорят все произведения искусства мира, а человек будет не в состоянии создать новые, ибо опустеет настолько, что вакууму страшно станет. Тогда мы подойдём к финалу.
А пока ещё мы живы, пока горим, не сгорая, нам Маяковский оставляет:
"Грядущие люди!
Кто вы?
Вот — я,
весь
боль и ушиб.
Вам завещаю я сад фруктовый
моей великой души."
Так и мы завещаем свои сады.
Так и мы не ослепнем от палящего солнца новой эры. Мы будем кричать настолько тихо, так сильно, что звёзды пошатнутся. И со рта неба на землю к нам выпадут.
Ведь нас тоже не высказали.
