поскоку мне это предложил ютуб, наверно это видело уже всё человечество, и рекомендацией это не назовёшь, но всё равно- я наткнулась на лекцию анны виленской (земфира: ритмическая геометрия) и хз даже что тут ещё написать кроме того, что это надо посмотреть (земфира ни при чём)

Несмотря на то, что у меня нет мечты развивать свой блог, я все равно вечно натыкаюсь и обращаю внимание на различные советы о том, как это сделать.

Самый популярный совет для начинающих, это массфолловинг, но лично мне этот способ неприятен. Если за мной начинает следить аккаунт, у которого в подписках как минимум пара-тройка тысяч человек, мне даже не хочется смотреть, что там за фото и о чем этот блог. Сразу понятно, что мои посты им нахрен не сдались, я для них просто потенциально новая цифра.

Следующий популярный способ это участие в сфс. Но мне это тоже не подходит, потому что даже для этого надо иметь блог с более ли менее определенной концепцией или хотя бы просто классными картинками, а у меня это тупо личный дневник для редких постов с не сочетающимися между собой фотографиями. Ну и не умею я себя рекламировать.

Еще один способ продвижения это почаще и поинтереснее комментировать посты других блогерок, чтобы люди читали и переходили на ваш аккаунт. Но я настолько не разговорчива, что мне даже эта мелочь дается с трудом. А еще я часто сомневаюсь, что говорю адекватные вещи. Одно дело графоманить в своем личном аккаунте, и другое лезть со своим мнением в чужой дом.

И вот так, не стремясь даже ни к какой популярности, на меня все равно давит ощущение, что мне надо что-то делать и куда-то расти, что девяносто подписчиц, из которых от силы человек 30 активных, это позорно мало, что нет смысла снимать сторис, если тебя не смотрит несколько тысяч глаз, что надо регулярно писать посты, чтобы не терять обхваты… какие там к черту обхваты, куда меня вообще затянуло? Это не то, чем я хочу заниматься. Я не хочу давать рекламу и говорить вещи, типа, "меня многие в личку спрашивали то да сё, но мне нечего вам ответить, поэтому советую вам вот этот аккаунт". Наверное, это прозвучало так, будто я осуждаю других блогерок, но я лишь хотела сказать, что это не по мне, я не в силах потянуть такую работу. Мне не по силам набирать подписчиков, а потом продавать им свой вебинар или мерч, мне не по силам отвечать на многочисленные сообщения, а уж тем более не по силам получать какой-нибудь высер от говнюков, которым я вообще ничего плохого не сделала, но им прямо жопа горит обосрать тебя, оправдываясь тем, что раз ты создала блог, то должна быть готова к хейту.

А еще, с тех пор как я завела личный блог, где решила постить обычные моменты из своей жизни, я перестала по два часа обрабатывать фото и создавать что-то более творческое. Больше не делаю снимков в своем стиле, темных или странных, никакого абстракта или угнетающей атмосферы (хотя вру, мои фото не настолько сильно поменялись, все равно довольно темные и угнетающие, просто суть в том, что я зачем-то пытаюсь это изменить, хотя яркие и светлые снимки это не мое).

В общем, надо попытаться вернуть себя и начать снова снимать для души. Это напомнило мне про одну мою знакомую из интернета, которая раньше делала просто офигенные странные мрачные фотографии. Мне они настолько понравились, что я написала ей сообщение, и там мы подружились. Но спустя пару лет она стала снимать свадьбы и стандартные студийные портреты, и больше никогда не возвращалась к прошлому стилю. Конечно, ей наверняка теперь живется намного лучше, потому что она зарабатывает деньги на любимом деле, и, возможно, она раньше снимала весь этот мрачняк, потому что у нее были психологические проблемы, кто знает, но я просто жалею, что люди больше не увидят ее новые будоражущие и вызывающие восхищение работы. И я не хочу точно так же взять и потерять это настроение, я хочу продолжать развиваться именно в абстрактном стиле, мне это всегда безумно нравилось и помогало выразить свои эмоции без слов.

С сегодняшнего дня ставлю себе цель нарочно искать новые идеи для фото и замечать интересные детали вокруг, на которых раньше мой взгляд бы задержался. Свет и тень, геометрия, отражения, фактуры и прочее. А еще снимать странные селф портреты. Аминь.

Любовный прямоугольник.

Он с нами обеими учился, и мы долго не знали, как его зовут; он был просто высокий, с челкой и носил несуразный длинный пиджак; мы, хохоча с подругами на крыльце факультета, указывали на него пальцем и приговаривали: вон того заверните, пожалуйста. Впрочем, мы и сами-то тогда друг с другом толком не были знакомы.

Вершина A: ОН
Потом он как-то подошел и дал мне диск Сургановой, мол, тебе понравится. В дневнике был охарактеризован как «лазурноглазый», «занимается опасной расследовательской журналистикой». Глаза и правда были цвета какого-то неописуемого.
Потом мы начали пить кофе на переменах, потом – пить уже не кофе во дворе университета с его лучшим другом Палычем; К. был парадоксален, непредсказуем, Палыч – остроумен и сердечен, они дружили давно, успев нажить какую-то свою особенную мифологию.
К. любил Рембо, приходил на коллоквиумы с бутылкой водки в кейсе, имел музыкальный вкус и был непристойно красив; при виде его в первую секунду сладко кололо в сердце; но это же факультет, оперативная сарафанная мосгорсправка мгновенно представила на него полное досье. Юноша был своеобразным, со странностями. Мне, впрочем, это было неважно, у меня много красавцев друзей, восемнадцать лет, от кого только не колет в сердце. У него, правда, были точеные, драматические руки и еще такая манера улыбаться, за которую нужно, по-хорошему, сажать в тюрьму.
Он быстро врос в мою жизнь, стал важным пунктом на внутренних картах, указателем; через какое-то время приехать на факультет и не встретить там К. и Палыча было странно, даже не сразу понимаешь, чего не хватает, будто вышла из дому без часов. Кто-то шутил про нас, что у нас похожие фамилии, женишься – и почти ничего не изменилось; мы слушали музыку в его mp3-плейере, вообще не вынимая наушники (он – из правого, я – из левого уха), как сиамские близнецы с одной на двоих артерией. Потом он пришел на факультет с подбитым глазом и я старалась стоять по здоровую сторону.
– У меня чувство, что тебя кто-то неудачно накрасил.
– Нет, просто его рука как-то особенно бросилась мне в глаза.
Потом мы устраивали битвы в снежки и я целилась исключительно в лоб, а он – в стену в сантиметре от моего виска, чтоб не дай бог не попасть; потом мы сидели у меня во дворе, вокруг лавки разбегались цепочки птичьих следов, треугольных, крошечных. Он обвел один из них пальцем, и получился пацифический значок.
«Не вздумай влюбиться еще за это» – появилось в дневнике. Но было уже поздно.

Вершина В: ЕГО ДЕВУШКА
Я хорошо помню этот день, в марте: я его встретила на лестнице, поцеловала, как всегда, в щеку; спустилась вниз, походила, попила чаю, взяла куртку, набросила, вышла с подругой на крыльцо и увидела до боли знакомую спину. Была метель, он стоял без пальто, и я собралась его окликнуть, как вдруг увидела за ним светлые волосы – он обнимал девушку. Они целовались.
Я стояла и смотрела, пытаясь как можно точнее отложить в голове картинку; подруга поняла, в чем дело, оттащила, погрузила меня, негнущуюся, деревянную, в машину и весь вечер потом разговаривала со мной и развлекала; стоило ей отвернуться, как у меня опять стекленели глаза.
Мы с К. не встречались и не были парой, мы были друзьями, флиртующими иногда чуть более, иногда чуть менее невинно; он, вероятно, знал, что я влюблена, но уж точно ничего не был мне должен; просто мне казалось, что он тоже что-то чувствует, я никогда ее раньше не видела, я не знала о ней. Это как-то было уж слишком внезапно, без предупредительного выстрела в воздух, и потому оглушило.
Он стал везде появляться с ней; она с вечернего и младше, она давно в него влюблена, она сама спровоцировала знакомство и отношения; у меня встал комок в горле; я не нашла ничего лучше, как перестать здороваться. Он удивленно отходил, получив после «привет» тупую тишину. Прошло месяца три, я потихоньку остыла, и мне пришло в голову, что я веду себя глупо, мы ведь отлично дружили, я подошла и попросила прощения. Он заулыбался, обнял и сказал, что меня не за что прощать; и потом сразу наступило лето.
Вершина С: ЧАЙКОВСКАЯ
В конце лета я ему позвонила узнать, как живет, и он мне сказал, что должен меня увидеть. Мы встретились и поехали в больницу к его другу, которого пытались убить; у него были тяжелые нарушения речевого аппарата, он говорил очень мучительно, и нужно было по трем-четырем словам догадаться, о чем история; мне удавалось, я договаривала за него фразу, и он благодарно указывал на меня – мол, вот она поняла. Был жаркий августовский день, и этот мальчик, посмотрев в упор на К., вдруг спросил:
– А вы вэ-элюбленные, что ли?
И у меня вдруг вспыхнули щеки, и все как-то ухнуло вниз, а К. перекатился с пятки на носок и ответил просто:
– Да есть немного.
Потом мы пили красное на парапете с Палычем, и было как-то грустно и щемяще, что вот мы такие счастливые, а он остался там один в больнице; мне стало холодно, и К. снял с себя куртку и укрыл мне плечи, оставшись в нестерпимо голубой рубахе, цвет в цвет к глазам; мне трудно сказать, что произошло в тот вечер, но меня вдруг накрыло такой нежностью, что вот он меня повез знакомить с больным другом, он ведь не мог ему соврать. Я что-то говорила, смеясь, нежность копилась, копилась, подступила к горлу и вдруг пролилась слезами прямо на середине реплики, и мне вытерли слезы пальцами, и обняли, и еще долго смешили, а потом проводили до метро и посадили на поезд домой.
История казалась давно исчерпанной, но выяснилось, что она только началась. У К. и Палыча была компания подруг-третьекурсниц, я приезжала на факультет, а они сидели во дворе с гитарами и шампанским, и мы могли петь до самого вечера, остроумные и неотразимые. Среди них была девушка по фамилии Чайковская, и глаза у нее были абсолютно мультяшные: зеленые, миндалевидные и в пол-лица, как рисуют у героинь аниме.
Мы с Чайковской уже познакомились: она как-то зашла в пустую аудиторию, а я стояла там на кафедре и пела во включенный для преподавателя микрофон. Она сказала, что у меня неплохо получается, и тоже мне что-то спела – у нее невероятный голос, – и мы еще несколько раз сталкивались на факультете; Чайковская носит юбки и феньки в стиле «детей цветов», говорит так трогательно, так жарко, так категорично и смеется так заразительно, что ее невозможно не полюбить; но у нас как-то просто все не было повода пообщаться поближе, а тут нашелся.
Девушка К. никуда не делась, она по-прежнему с ним, и эта новость, конечно, неприятно ткнула под ребра, но изменить уже ничего не могла – я была непоправимо влюблена, куда сильнее, чем в первый раз. Мы стояли как-то с Чайковской на крыльце, и я произнесла что-то в таком духе, что вот как, подруга Чайковская, бывает грустно, когда ты влюблен, а предмет твоих бессонниц стоит, пьет двенадцатилетний Ballantine’s из горлышка и щебечет со своей жабообразной девушкой. Чайковская кивнула:
– У моего тоже жабообразная.
Да, говорю, а это не такой ли высокий, с челкой, стоит вон там?
И вдруг у Чайковской задрожали руки и она сказала: да, это он, я его уже год люблю. И мне ничего не оставалось, как крепко выругаться и сказать: «Ну что же, добро пожаловать в клуб».
Они похоже познакомились: он узнал ее имя, попросил для него спеть что-то и вдруг взял за руку и, говорила Чайковская, «видимо, задел какой-то важный рецептор». У нее, правда, была чуть иная ситуация: она два года встречалась со своим юношей, и от него не дрожали руки, зато он был надежен, покладист и рядом, а это дорогого стоило; ей было перед ним мучительно стыдно, она старалась никому не говорить про К., и поэтому влюбленность поражала все внутренние слои и ткани, гнездилась глубже, причиняла большую боль, чем мне. Я простое бесхитростное трепло, стоило К. подняться и уйти за чаем, как я картинно утыкалась в плечо Палычу и начинала причитать; говорила К.: «Полонил ты меня, добрый молодец, забирай у меня все конспекты». Ни для кого не составляло секрета, что со мной творится. Теперь, правда, ситуация обрела абсолютно сериальное звучание.Первое время при Чайковской нельзя было его имени произнести: она бледнела, ее начинала бить дрожь; это меня потрясало, мне никогда не приходилось встречаться с подобным, чистые писатели-сентименталисты, «Бедная Лиза». Чайковская кидала мне в почту ссылки на его статьи, на его фотографии в девятом классе. «Я провела большую подрывную работу», - говорила Чайковская. У нее лежал аудиофайл, где К. читает свое эссе про женские слезы, оно еще долго крутилось у нас в колонках синхронно; мы созванивались, обсуждая все нюансы, детали, слова, перспективы, пути решения проблемы.
В Чайковской непостижимо сочеталась житейская мудрость и жуткий юношеский максимализм; нежность, женственность, длинноволосость и безумный темперамент; гибрид феи Динь-Динь и Кармен; она была маленькая, трогательная, смешливая и уютная; мы встречались и пели во дворе, ходили в обнимку по факультету; мы в буквальном смысле спелись с ее подругами и незаметно стали страшно родными; не было бы счастья, да несчастье помогло.
Чайковскую отпустило внезапно, очень смешно. Она отведала испорченного торта в гостях и три дня переживала жуткое отравление. Ничего не могла есть, мучилась; выздоровев, пришла и сказала: «Я его разлюбила». Лечение через обострение; организм отторг К. вместе с токсинами; если врубить все приборы в доме – вылетят пробки; Чайковская накалилась добела – и перегорела.

Вершина D: Я
В октябре мою маму увезли на «скорой» в больницу, а через два дня я слегла с температурой. Впервые в жизни болела в одиночестве, в пустой квартире, было очень страшно; Чайковская приезжала, привозила лекарства, булочки, варенье и желтые листья: «Ты тут болеешь, а там без тебя осень проходит». Она меня и вылечила в итоге: просто фактом собственного наличия. Меня тем не менее продолжало крыть; отравленный торт был давно выброшен, и я уже не могла его отведать и исцелиться; мама лежала в больнице с воспалением легких; К. обнимал на крыльце факультета девушку, которая была моим единственным врагом на всем белом свете. Про нее нужно отдельно сказать: ей хотелось с нами дружить, она рассказывала Чайковской о своей работе, о том, как однажды в двенадцать лет выпила «Туалетного утенка» в знак протеста против рождения брата (после чего «Туалетный утенок» стал ее партийной кличкой); мне она казалась некрасивой, нелепой, совершенно не подходящей К.; у нас не было открытой конфронтации, но она меня побаивалась.
К. почему-то не хотелось меня отпускать: он мог выдернуть меня с вечеринки, усадить в машину и куда-то повезти, сначала до дома – и зачем мне домой, если время только восемь вечера? – потом мы ехали мыть машину, и у него для меня лежали бананы в пакете, и город в конце октября был чуть зябок уже, но еще прозрачен, листья в целлофановых мешках, сладкая пыточка, долгие прощания.
– Что ж тебя все тянет туда, где красные флажки.
Чайковская тем временем рассталась со своим двухгодичным юношей, ибо ей стало больше нечего от него скрывать; в начале ноября у нее случился день рождения, и Палыч усадил нас с К. в машину, заполненную воздушными шарами, и повез к ней на дачу. Я ехала из-за К. по большей части; я ни на что уже не надеялась, это был просто лишний повод рядом побыть, без его девушки, без дежурных улыбок. Было очень весело: советская усадьба, сангрия; к Чайковской еще приехал ее давний приятель П. Мы были наслышаны друг о друге и наконец-то познакомились; устав ходить за К., я села за стол и разговорилась с ним, и тут внутренний рубильник вдруг вошел в паз и переключился с тугим щелчком.Респектабельность, интеллект, гипнотический баритон – П. оказался прекрасен настолько, что мне на добрых часов двенадцать совсем срезало здравый смысл; мы проговорили до утра, на следующий день он довез меня до подъезда, поставив мне в машине весь плей-лист моих любимых, душевынимающих баллад – не знаю, как он угадал; из машины меня можно было выливать или выветривать, как пар.
Нет-нет, ну что вы, у него любимая девушка в Норвегии, богиня, красавица; я ни на что и не претендую; мы дружим сейчас самым искренним образом; он был нужен исключительно для того, чтобы сыграть на контрасте; экспресс-хирургия, быстро и без боли.

Другая геометрия
Через месяц, в декабре, мы с Палычем, К. и его девушкой отправились на концерт, и меня прожгло чувство вины: я вела себя отвратительно по отношению к ней – я подошла и попросила прощения. Очень искренне.
Мне стало очень легко; с К. оказалось так славно болтать на лекциях, так ловко шутить, когда не темнеет в глазах при его появлении; он оказался и вправду чудесным, у меня действительно неплохой вкус.
Чайковская из близкой подруги превратилась в жизненно важный орган; у меня фантомные боли в районе Чайковской, мне больно, когда у нее беда, мне тревожно, когда я долго ее не слышу; я беру трубку за секунду до того, как она позвонит. Мы думали подойти к К. и поблагодарить его за наше счастливое детство.
Мы вчетвером просто расцепились и из квадрата-ни-туда-ни-сюда превратились в две параллельные прямые. Той зимой, кстати, я встретила на дне рождения общего друга одного человека, который меня любил когда-то, а потом мы нелепо расстались и не общались два года. Мы встретились, обнялись, констатировали, что пахнем все так же, – и спустя час уехали вместе.
Однако это уже совсем другая геометрия.